Неточные совпадения
— Нет, какой
сон! Я думал,
господа наши спят, да слышу гуторят. Мне крюк взять тута. Не укусит она? — прибавил он, осторожно ступая босыми ногами.
Бальзаминова. Какой странный
сон! Уж очень прямо; так что-то даже неловко: «Я вас люблю и обожаю»… Хорошо, как так и наяву выдет, а то ведь сны-то больше всё наоборот выходят. Если бы она ему сказала: «
Господин Бальзаминов, я вас не люблю и вашего знакомства не желаю», — это было бы гораздо лучше.
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: «
Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот
сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
Тарантьев делал много шума, выводил Обломова из неподвижности и скуки. Он кричал, спорил и составлял род какого-то спектакля, избавляя ленивого
барина самого от необходимости говорить и делать. В комнату, где царствовал
сон и покой, Тарантьев приносил жизнь, движение, а иногда и вести извне. Обломов мог слушать, смотреть, не шевеля пальцем, на что-то бойкое, движущееся и говорящее перед ним. Кроме того, он еще имел простодушие верить, что Тарантьев в самом деле способен посоветовать ему что-нибудь путное.
Бог знает, где он бродил, что делал целый день, но домой вернулся поздно ночью. Хозяйка первая услыхала стук в ворота и лай собаки и растолкала от
сна Анисью и Захара, сказав, что
барин воротился.
— Как он смеет так говорить про моего
барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во
сне не увидать такого
барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь
Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко
сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
Он пробудился оттого, что ему приснился дурной
сон: его кто-то начал душить во
сне, но вдруг раздался отчаянный крик петуха под окном — и
барин проснулся, обливаясь потом.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во
сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
— Я малость сосну,
господа, — заявил Веревкин, желая избавить стариков от своего присутствия; его давно уже клонил мертвый
сон, точно вместо головы была насажена пудовая гиря.
Прочти им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков пошел к Лавану и боролся во
сне с
Господом и сказал: «Страшно место сие», — и поразишь благочестивый ум простолюдина.
— Теперь уж не
сон! Реализм,
господа, реализм действительной жизни! Я волк, а вы охотники, ну и травите волка.
— Я хороший
сон видел,
господа, — странно как-то произнес он, с каким-то новым, словно радостью озаренным лицом.
— Сне-ги-рев? — произнес важно и громко доктор. —
Господин Снегирев — это вы?
Вообще вся его жизнь представляла собой как бы непрерывное и притом бессвязное сновидение. Даже когда он настоящим манером спал, то видел
сны, соответствующие его должности. Либо печку топит, либо за стулом у старого
барина во время обеда стоит с тарелкой под мышкой, либо комнату метет. По временам случалось, что вдруг среди ночи он вскочит, схватит спросонок кочергу и начнет в холодной печке мешать.
Исчезли радужные
сны,
Пред нею ряд картин
Забитой, загнанной страны:
Суровый
господинИ жалкий труженик-мужик
С понурой головой…
Все эти;
господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном
сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
—
Господа, — сказал Ипполит, вдруг отрываясь от чтения и даже почти застыдившись, — я не перечитывал, но, кажется, я действительно много лишнего написал. Этот
сон…
— Ну вот-с, это, что называется, след-с! — потирая руки, неслышно смеялся Лебедев, — так я и думал-с! Это значит, что его превосходительство нарочно прерывали свой
сон невинности, в шестом часу, чтоб идти разбудить любимого сына и сообщить о чрезвычайной опасности соседства с
господином Фердыщенком! Каков же после того опасный человек
господин Фердыщенко, и каково родительское беспокойство его превосходительства, хе-хе-хе!..
— Всем бы вот, всем благодарю моего
господа, да вот эта страсть мучит все. Просто, не поверите, покоя себе даже во
сне не могу найти. Все мне кажется, как эта гулька к сердцу будто идет. Я вот теперь уж бальзам такой достала, — дорогой бальзам, сейчас покажу вам.
— Носи на здоровье! — прибавила она, надевая крест и крестя дочь, — когда-то я тебя каждую ночь так крестила на
сон грядущий, молитву читала, а ты за мной причитывала. А теперь ты не та стала, и не дает тебе
господь спокойного духа. Ах, Наташа, Наташа! Не помогают тебе и молитвы мои материнские! — И старушка заплакала.
— От, извольте, — виноват!.. Все спите. Во
сне шубы не сошьешь. Прошу
господ офицеров идти к своим взводам.
— Помилуйте! — говорил он, — мы испокон века такие дела делали, завсегда у
господ людей скупали — иначе где же бы нам работников для фабрики добыть? А теперь, на-тко, что случилось! И во
сне не гадал!
Калинович счел за лучшее наблюдать хорошенькую соседку, которая, точно между двумя скалами,
барином и барыней, спала крепким
сном и проснулась только у самого вокзала.
Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским
сном; а в доме все суетились и хлопотали. Люди ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не разбудить молодого
барина. Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по мере гнева и сил своих, и толчком.
— Где там этакого огурца увидишь! — продолжал Евсей, указывая на один огурец, — и во
сне не увидишь! мелочь, дрянь: здесь и глядеть бы не стали, а там
господа кушают! В редком доме, сударь, хлеб пекут. А этого там, чтобы капусту запасать, солонину солить, грибы мочить — ничего в заводе нет.
Созвал он вече и обратился к нему с следующею речью:"Видел я,
господа новгородцы, на новоселье у вас нехороший
сон!
С юных лет сгорала она холопским честолюбием, и во
сне и наяву бредила, как бы
господам послужить да над своим братом покомандовать — и все неудачно.
— И на всякий день у нее платья разные, — словно во
сне бредила Евпраксеюшка, — на сегодня одно, на завтра другое, а на праздник особенное. И в церкву в коляске четверней ездят: сперва она, потом
господин. А поп, как увидит коляску, трезвонить начинает. А потом она у себя в своей комнате сидит. Коли
господину желательно с ней время провести,
господина у себя принимает, а не то так с девушкой, с горничной ейной, разговаривает или бисером вяжет!
Вчерашняя усталость оказала ему хорошую услугу: он крепко спал, видел мирные
сны и, проснувшись утром, рассуждал, что авось-либо вся его вчерашняя тревога напрасна, авось-либо
господь пронесет эту тучку, как он до сих пор проносил многие другие, от которых никому вреда не бывало.
Я спал крепко, без
снов. Вдруг я почувствовал, что на мои ноги налегла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день; в окна ярко заглядывало солнце. На кровати моей, или, лучше сказать, на моих ногах, сидел
господин Бахчеев.
Приснится ли ему
сон, он тотчас же идет к
господам рассказывать.
Разве ты не можешь, — продолжал он, обращаясь к Фалалею, — разве ты не можешь видеть во
сне что-нибудь изящное, нежное, облагороженное, какую-нибудь сцену из хорошего общества, например, хоть
господ, играющих в карты, или дам, прогуливающихся в прекрасном саду?» Фалалей обещал непременно увидеть в следующую ночь
господ или дам, гуляющих в прекрасном саду.
— Благодарю вас,
господа! — говорит он, — хотя, признаться, я бы желал, чтобы все здесь происходящее было
сном! Пусть это был бы приятный, сладкий
сон, доставивший вам случай выразить мне сочувствие, а мне — лучшую награду, которой только может желать честолюбивейший из помпадуров… Но все-таки пусть бы это был
сон!
Крепкий
сон не замедлил овладеть им, и скоро раздался здоровый храп, от которого мерно шевелился полог, опущенный Мазаном на старого
барина.
Танайченок надел на себя барское платье и сел на крыльцо, а Мазан побежал со жбаном на погреб, разбудил ключницу, которая, как и все в доме, спала мертвым
сном, требовал поскорее проснувшемуся
барину студеной браги, и, когда ключница изъявила сомнение, проснулся ли
барин, — Мазан указал ей на фигуру Танайченка, сидящего на крыльце в халате и колпаке; нацедили браги, положили льду, проворно побежал Мазан с добычей.
Дело шло к вечеру. Алексей Абрамович стоял на балконе; он еще не мог прийти в себя после двухчасового послеобеденного
сна; глаза его лениво раскрывались, и он время от времени зевал. Вошел слуга с каким-то докладом; но Алексей Абрамович не считал нужным его заметить, а слуга не смел потревожить
барина. Так прошло минуты две-три, по окончании которых Алексей Абрамович спросил...
Дергальский отставлен и сидит в остроге за возмущение мещан против полицейского десятского, а пристав Васильев выпущен на свободу, питается акридами и медом, поднимался вместе с прокурором на небо по лестнице, которую видел во
сне Иаков, и держал там дебаты о беззаконности наказаний, в чем и духи и прокурор пришли к полному соглашению; но как
господину прокурору нужно получать жалованье, которое ему дается за обвинения, то он уверен, что о невменяемости с ним говорили или «легкие», или «шаловливые» духи, которых мнение не авторитетно, и потому он спокойно продолжает брать казенное жалованье, говорить о возмутительности вечных наказаний за гробом и подводить людей под возможно тяжкую кару на земле.
Я был очень рад, что от него освободился, пришел домой, пообедал и пресладостно уснул, но вдруг увидел во
сне, что Постельников подал меня на блюде в виде поросенка под хреном какому-то веселому
господину, которого назвал при этом Стаськой Пржикрживницким.
Все спали крепким
сном в доме боярина Кручины. Многие из гостей, пропировав до полуночи, лежали преспокойно в столовой: иные на скамьях, другие под скамьями; один хозяин и Юрий с своим слугою опередили солнце; последний с похмелья едва мог пошевелить головою и поглядывал не очень весело на своего
господина. Боярин Кручина распрощался довольно холодно с своим гостем.
Это напомнило Алексею, что
барин его также еще не ужинал; но, видя, что Юрий спит крепким
сном, он не решился будить его.
Господа! Если к правде святой
Мир дорогу найти не умеет, —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству
сон золотой!
Как только Давыдка опомнился от
сна и стал понимать, что перед ним стоит
барин, он сложил руки под живот, опустил голову, склонив ее немного на бок, и не двигался ни одним членом.
— Я? Я знаю! — уверенно сказал Щуров, качнув головой, и глаза его потемнели. — Я сам тоже предстану пред
господом… не налегке… Понесу с собой ношу тяжелую пред святое лицо его… Я сам тоже тешил дьявола… только я в милость господню верую, а Яшка не верит ни в чох, ни в
сон, ни в птичий грай… Яшка в бога не верит… это я знаю! И за то, что не верит, — на земле еще будет наказан!
Про-опел — и теперь не нарушу
Я больше их мертвого
сна…
Господь! упокой мо-ою ду-ушу!
Она-а безнаде-ежно-о больна-а!..
Господь… упокой мо-ою душу…
— Не хочу мешать вам отдохнуть. Доброго
сна,
господин офицер! Покойной ночи!
Дорогою Корсаков с начала невнятно лепетал: «Проклятая ассамблея!.. проклятый кубок большого орла!..» но вскоре заснул крепким
сном, не чувствовал, как он приехал домой, как его раздели и уложили; и проснулся на другой день с головною болью, смутно помня шарканья, приседания, табачный дым,
господина с букетом и кубок большого орла.
Тут
господин Голядкин краснел сквозь
сон и, подавляя краску свою, бормотал про себя, что, дескать, здесь, например, можно бы показать твердость характера, значительную бы можно было показать в этом случае твердость характера… а потом и заключал, что, «дескать, что же твердость характера!.. дескать, зачем ее теперь поминать!..».
Наконец
господин Голядкин улегся совсем. В голове у него шумело, трещало, звонило. Он стал забываться-забываться… силился было о чем-то думать, вспомнить что-то такое весьма интересное, разрешить что-то такое весьма важное, какое-то щекотливое дело, — но не мог.
Сон налетел на его победную голову, и он заснул так, как обыкновенно спят люди, с непривычки употребившие вдруг пять стаканов пунша на какой-нибудь дружеской вечеринке.
Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо,
господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то что был босиком и сохранял на себе тот костюм, в котором имел обыкновение отходить ко
сну, подбежал к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать глазами на дворе дома, на который выходили окна квартиры его.